У многих оказались сувениры. Крошечные рубиновые звездочки, малютки блокноты с карандашами, как спички. И больше всего<p>— у Мая Пионерского. Сын отряда так понравился французам, что они его сфотографировали во всех видах, а кто-то из мужчин сделал ему в подарок несколько солдатиков и коня из еловых шишек.
А все-таки неорганизованно провели мы встречу с французскими коммунистами.
Нехорошо. На душе у меня было неспокойно. Хоть я и утешал себя<p>— вот, мол, в следующий раз…
Наутро вдруг явилась Вольнова в сопровождении двух высоких решительных девчонок.
— Говорят, у вас вчера была французская делегация.
Это правда?
— Были какие-то… — пробормотал я, чувствуя недоброе.
— Какие-то? — На щеках Вольновой медленно проступил румянец показатель еле сдерживаемого гнева. — Да это не какие-то, а наши, понимаешь, это запланированные нам французы! Это я заказала заранее. Они шли к нам… а вы их перехватили! Ну уж это не по-товарищески!
— Сами зашли, никто и не думал их перехватывать.
— Нет, ты понимаешь, что вы наделали? Они шли к нам, в настоящий пионерский лагерь, и вместо этого увидели такое дикарство! — Рука ее указала на шалаши.
Обе девчонки повернули свои лица и осмотрели шалаши с презрением.
— Какое же у них будет представление о нашей пионерской организации? Вольнова схватилась за голову.
— Да им очень понравилось! — сказал Костя. — Даже фотографировали…
— Фотографировали? О! — простонала Вольнова. — Да знаете ли вы, что это были руководящие товарищи из ЦК Французской компартии! Из газеты «Юманите»! Вы представляете, что будет, если они напечатают снимки ваших грязных шалашей, вашего ужасного самовара?
Ведь это же невероятная «лярус», экзотическая развесистая клюква?!
«Что же теперь делать? Ехать в Москву? Да, немедленно! Все объяснить. Снова пригласить. Попытаться исправить!» Она рассуждала сама с собой, не обращая на нас внимания.
— А этот Карфаген, — указала она на наш лагерь, — необходимо разрушить! — и удалилась в сопровождении безмолвных девчонок, прошагавших за ней с выражением решимости на лицах.
Вот какая неприятная история произошла у нас из-за французов. И на этом она не кончилась. Несколько позже были и последствия.
Как мы соревновались
Лето стояло жаркое. Пока мы воевали, как-то сразу поспели и овес, и рожь, и яровая пшеница. Директор совхоза пригласил нас на «зажинки» старинный праздник, отмечающий начало жатвы.
По обычаю, в этом деревенском празднике участвуют те, кто помогал друг другу в уборке. И пионерам дело нашлось: директор предложил ребятам подтаскивать с поля и складывать снопы в копны.
Мы сразу сообразили, что здесь можно посоревноваться с нашими друзьями-соперниками.
Еще во время мирных переговоров мы предложили «побежденным» заключить договор о мире и дружбе, а поскольку дружба без дела мертва<p>— дружеское соревнование.
Вольновой это понравилось. Она сразу предложила целую программу соревнований: в беге, в прыжках, в метании копья, диска, в кроссе по пересеченной местности.
Все это было прекрасно, но нас не очень устраивало.
Мои ребята настаивали на соревновании не ради соревнования, а с какой-нибудь пользой.
Например, кто больше соберет грибов, кто больше накопает картошки, кто больше поймает рыбы, кто лучше сплетет корзинки.
Вначале мы провели несколько спортивных соревнований и здесь были побеждены. Нас обогнали и в беге и в прыжках в высоту. Наши взяли реванш в городошных соревнованиях. Но были огорчены, когда сам вожатый оказался побежденным Вольновой в. скоростном беге и даже в плавании.
Теперь я решил добиться победы в трудовом соревновании на совхозном поле. Я так увлекательно рассказал Софье о жнитве, в которой она никогда не участвовала, что она согласилась вывести отряд на совхозное поле.
На подмосковных полях рожь и пшеницу жали тогда серпами, овес и ячмень косили косами. А в совхозе уже были машины. Две пароконные жатки торжественно появились на поле. Одной правил знакомый нам толстяк Пуговкин, нарядный: в красной рубашке и в картузе с лаковым козырьком, другой<p>— бывший красноармеец, в своей военной форме. Кони<p>— в лентах. Девушки и женщины<p>— в праздничных платьях.
Оказывается, небольшие поля зерновых артели «Красный огородник» примыкали к совхозному клину, и они решили объединиться для уборки. Совхоз давал коней и машины, артель<p>— рабочую силу.
На первую коллективную работу все вышли, как на праздник, — и рабочие совхоза и артельщики.
Ах, как хорошо это было! Кони, помахивая лентами в гривах и хвостах, резво тронулись по краям поля. С веселым потрескиванием, помахивая, словно маленькие мельницы, крыльями, поехали жнейки. Послушно ложились подрезанные острыми ножами стебли пшеницы и сбрасывались крыльями-граблями аккуратными кучками на ровное жнивье. А позади дружно шли артельщики с пучками свясл на плечах, ловко собирали и связывали пшеницу в снопы и ставили их на поле солдатиками.
Вместе с вязальщиками работал и я, не отставая. Мои снопы были не хуже других. Но у ребят, как ни старались, ничего не выходило. Попробовала связать сноп Вольнова и тоже не сумела: то сноп рассыпался, то свясло не завязывалось. Не так это просто. Связать сноп<p>— искусство. Только исколола себе руки, смутилась, даже обиделась. Но огорчения были недолги. Когда снопы встали целой армией, ее пионерам нашлась работа.
— А ну, ребята, таскать в копны!
Вот было весело<p>— бежать в обнимку с душистым тяжелым снопом, который пышет жаром и щекочет тебе лицо и шею, тащить к назначенному месту вперегонки!
Здесь и Вольнова развеселилась. И мне было так хорошо, когда я услышал ее смех. Ребята подносили, а мы с Ритой складывали. Эта работа была мне знакома с детства, и действовал я ловко, при одобрении артельных.
Появившаяся тучка подстегивает ребят. Копны растут, как маленькие бастионы, составляя крепости. И, когда набегает озорной косой дождь, все наши пшеничные солдатики в крепости, а мы<p>— под их защитой.
Взяв за руки, Катя-большая и Маргарита тащат малыша в укрытие, и Май Пионерский летит на воздусях, визжа от восторга.
Девочки из опытно-показательного с такой завистью смотрели на нашего приемыша, что Маргарита, крепче прижав его к себе, бросила мне: «Еще украдут»<p>— и усмехнулась горделиво.
Как это замечательно<p>— сидеть под снопами, скрываясь от грозового дождя, прижавшись друг к другу! Пробежала, прогремела туча, заиграла радуга, заблестели дождевые капли на жнивье. И мы выбираемся из-под снопов, еще сохранивших тепло, сухими и невредимыми. Пережитая опасность, даже небольшая, нас объединяет.
В обед вместе со всеми уселись мы на снопах полдничать.
Артельщики принесли с собой кувшины с брагой, с квасом. Замечательным, праздничным кушаньем нам показалась полевая тюря<p>— черные сухари, размоченные в квасе, сдобренные луком и постным маслом.
Чудо, как вкусна эта еда после дружной работы в тени душистых пшеничных копен.
После еды пошли песни и танцы. У бывшего красноармейца оказалась гармонь, и под ее лады сплясал даже толстяк Пуговкин. Хитроватые маленькие глазки его так и сверкали.
— Вот, ребятки молодые, — говорил он, отирая пот красным платочком, вот так-то и будут работать люди при коммунизме. Дружно, с песней!
Обе жнейки стояли тут же. Кони ели овес, погрузив морды в мешки, одетые на головы, и вкусно жевали, двигая ушами.
Преимущество артельного труда было нам особенно наглядно потому, что рядом вышли на зажинки коломенские единоличники. Они жали серпами, почти не разгибая спины, медленно ползли по своим полосам.
Особенно нам бросилась в глаза одна старушка. Она жала на коленях. Ползла по своему загону, как улитка.
— Почему бы не принять ее в артель?
— Сама не хочет, старая колдунья! — ответил Татаринов, председатель артели. — Мы бы ее приняли, отчего же! Ее загон рядом… Мы бы ее вот так ползать не заставили. Дали бы ей курами-индейками командовать. Она мастерица птиц водить. У нее индюки важные, как царские генералы!