— Пойми, — сказал я Вольновой, — если с детства приучать ребят к таким правилам, мы воспитаем трусов!

Долго мы спорили. Наконец согласились на условиях «честной драки». Каждый боец, защищая звеньевой флажок, знамя отряда, свой красный галстук, с которым он отдавал свою «жизнь», мог бороться изо всех сил. Только не царапаться, не кусаться, не плеваться, не пускать в ход кулаки, не рвать друг на друге одежду.

Разрешалось применять военную хитрость и смекалку.

Мои ребята ушли домой в самом бодром настроении.

Игорек хитро улыбался.

Я остался. Вольнова хотела похвалиться своим замечательным лагерем.

Да, здесь было что посмотреть.

В классах сельской школы, сверкающих чистотой, стояли складные кровати. Здесь пионеры спали<p>— каждое звено в своем классе.

А в военных палатках располагались: в одной<p>— штаб отряда, в другой красный уголок, в третьей<p>— сама вожатая и ночная вахта.

— Далековато от реки, — сказал я.

— Так и нужно, чтобы зря одни купаться не удирали.

Раз в день достаточно, по расписанию. Под моим присмотром. Иначе перетонут… У тебя уже едва откачали кого-то?

— Было дело, — признался я.

— Ну и чему это тебя научило?

— Тому, что все пионеры должны уметь хорошо плавать.

— Ну вот, а отнес бы лагерь подальше от реки<p>— жил бы спокойней.

— Да, мне-то конечно, но ребятам так хочется купаться, ведь лето так коротко…

— Мало ли что им хочется! Воспитание в том и заключается, чтобы сдерживать инстинкты. Нет, у меня не посвоевольничают.

— Я по себе сужу.

— Ясно, в тебе полно неизжитого деревенского атавизма!

В длинном и светлом коридоре располагалась столовая.

Во дворе стояла походная военная кухня, и женщина в белом халате поверх военной формы хлопотала, приготавливая обед.

— Это знаменитый кашевар из буденновской армии, — похвалилась Вольнова, — порекомендовала жена Семена Михайловича. Теперь всех женщин уволили в запас. Она с радостью согласилась у нас поработать лето. Возможно, устроим на зиму в школу готовить горячие завтраки.

Вольнова показывала мне все свое прекрасно налаженное хозяйство с таким счастливым видом, приглашая меня порадоваться вместе, что я невольно похваливал и улыбался.

— Пойдем посмотрим, как мы живем, — пригласил я ее.

— А что у тебя смотреть, шалаши? Ничего в этом не вижу поучительного. Самообслуживание? Ну, ведь это же по необходимости. Зачем прививать ребятам эти навыки, когда в будущем все будут пользоваться общественным питанием. Походы в деревню, участие в классовой борьбе, помощь беднякам против кулаков? Зачем это? Для политической закалки? Ну подумай, нужно ли это людям будущего, которых мы готовим? Ведь когда они вырастут, ничего подобного уже не будет! Зачем им такие отсталые понятия? Им надо прививать навыки коммунистического бытия!

— А ты их знаешь?

— Знаю, конечно. Главное<p>— организованность, дисциплинированность; коммунистическое общество<p>— это прежде всего организованное.

Ушел я с ощущением какой-то скуки из этого «опытно-показательного» лагеря.

Какое канительное дело<p>— война

Навязанная нам война сразу осложнила и затруднила всю нашу с трудом налаженную жизнь.

Вернувшись в лагерь, я застал ребят за новым занятием, которое прежде и не пришло бы им в голову. Одни таскали друг друга за галстуки, как драчливые петухи за гребешки. Оказывается, тренировались, как ловчей сорвать с противника галстук. Другие занимались борьбой<p>— упражнялись, как одному отбиться от двоих нападающих.

На обеденном столе уже была разложена карта местности, по памяти скопированная Игорьком с карты наших противников. Штаб уже обсуждал план наступления и скорой победы.

— Нам же некогда, — говорил Шариков, — мы с этой войной пропадем, если затянется, не прокормимся. Надо с ними расправиться поскорей.

Никто не хотел идти на фуражировку<p>— опасались внезапного нападения. Были замечены недалеко от лагеря вражеские лазутчики.

Никто не хотел охранять сад: нужно было беречь лагерь, а то свистнут «белячки» знамя<p>— и все пропало.

А белый налив поспевал, а грушовка была уже съедобна.

Я понял: война для нас<p>— это беда. Мы ее не выдержим экономически. Ничего она нам не прибавит, кроме разбитых носов. Не предложить ли мне Вольновой объединить наши силы для настоящей войны за сохранение совхозного сада? По крайней мере, здесь и результат будет ощутимый яблоки.

Но остановить эту стихию было уже нельзя, «бог войны» вырвался на простор, и все ребята были охвачены воинственным азартом. Все мирное потускнело, потеряло интерес. Даже девчонки и те вели себя воинственно.

Вес только и думали, как перехитрить «белячков», как содрать с них галстуки, отнять звеньевые флажки, забрать отрядное знамя.

Все были как в лихорадке. Никто не мог спать, все чудилось, будто со всех сторон подкрадываются враги.

Наши разожгли большой костер, пели воинственные песни про Конную Буденного, раскинувшуюся в степи, с особым чувством повторяя припев:

Не спалось и противникам, при всей их дисциплинированности. Запертые в помещении школы, они смотрели в нашу сторону сквозь противокомарные сетки. Несколько смельчаков выбрались по чердаку на крышу и докладывали:

— Дикарьки тревожатся.

— Пляшут дикий танец войны!

Постоянно шли поиски разведчиков и стычки патрулей.

Неожиданно позади нас, вблизи старинной коломенской колокольни, было замечено целое звено «белячков».

Звено «Спартак» выбежало навстречу. Но «показательные», не принимая боя, стали отходить к трамвайной остановке. Наши догадались: заманивают! Отвлекают наши силы подальше, чтобы напасть на лагерь!

Вернулись и решили сами произвести демонстрацию в сторону противника небольшими силами. Участвовали двое шустрых<p>— Игорек и Франтик и один сильный<p>— Котов.

А для обмана противника взяли с собой деревенских ребят из союза садолазов. Зашли к лагерю «белячков», пройдя через деревню, откуда они и не ожидали, и застали их во время купания.

Недолго думая, наши ребята бросились к одежде, смяли охрану и, похватав оставленные купальщиками галстуки, — наутек.

Вслед за ними<p>— парламентеры из «вражьего стана» с протестом, что это не по правилам.

— А как же на войне? Однажды белые напали на буденновский отряд во время купания. Наши вскочили на коней голышом, сабли в руки<p>— ив бой. Отогнали беляков, а потом докупались! Вот и вы бы так.

Так и не отдали трофеев.

И сами, во избежание подобных происшествий, стали купаться в галстуках.

Все только и жили военными помыслами. Перестали носить траву для совхозных коров. Перестали помогать огородникам. Нераспроданные книжки Мириманова пылились в заброшенном шалаше. Питались кое-как. В одну неделю подурнели и отощали, словно от какой-то болезни.

— Что с вами, ребята?

— Что-то вы похудели?

— Все какие-то поцарапанные, встревоженные, глаза у вас врозь, почему это?

Такими вопросами забросали нас папы и мамы в очередное родительское воскресенье.

— Война! — отвечали мы.

— Какая война, с кем? Вас невзлюбили местные ребята?

— Нет, мы воюем с соседним пионерским отрядом.

Вон его палатки на горе белеют.

— Ах, так это военная игра! С другим отрядом. Так-так, понимаем…

Родители несколько поуспокоились, но весь день с любопытством поглядывали в сторону наших противников, с которыми на воскресный день мы заключили перемирие.

К ним тоже приехали родители.

Многие ехали вместе с нашими в одном трамвае. И по-видимому, разговорились и кое-что рассказали друг другу про жизнь своих детей.